Кашина Л.С. "Павел Васильев. Вымыслы и факты"

Обледенев, сгибают горы кряжи
Последнюю густою сединой…
Открыт простор.
И кто теперь развяжет
Тяжёлый узел, связанный страной?

П. Васильев

6 февраля 1937 года был в третий раз арестован, а 16 июля, по ложному обвинению в антисоветской деятельности, как «враг народа», расстрелян выдающийся поэт XX века Павел Васильев.
Поэта трагической судьбы травили, старались втиснуть в идеологические рамки, «воспитывали» каждый на свой лад, навешивали ярлыки «кулацкого выкормыша», «певца казачества», а то и политического врага. В ход шли подлоги и фальсификация. В этой обстановке жил поэт в 30-е годы, когда ему было немногим за 20. Как выбрать правильный путь? Как не сломаться? Как допеть свою песню?..
Поэзия! Для него она была как сама жизнь, как глоток воздуха. Без неё он задыхался.
73 года прошло после гибели поэта. 20 из них его имя носило клеймо «врага народа».
Тяжело мне, волку, на волчих охотах,
Тяжело мне, тополю, – холод лют.
Многие годы первым васильеведам приходилось доказывать «советскость» П. Васильева, чтобы вернуть его имя в литературу.
Действительно, Павел Васильев никогда не отрицал советскую действительность, шагал в ногу со временем, но всю свою жизнь он отстаивал право писать то, что считал нужным, писать строки, которые идут от сердца, а не вынужденные, необходимые для публикации. Требование времени… Оно сейчас многим известно. Но не всё было по душе поэту. Он радовался развертывающемуся строительству, но не мог принять раскулачивания крестьян и уничтожение людей. Нужно было воспевать в своих произведениях лучшую, сытую жизнь в колхозах, а в жизни он видел голод и нищету и очень переживал, что реальность была намного жестче. Да, действительно, и он тоже писал строки, высокопарные, на злобу дня, но потом, для себя, обводил их карандашом и надписывал: «предел халтуры». Например, такие:
Здесь просится каждый цветущий колос
В социалистический герб.
По рукописному дневнику, который хранится в Доме-музее, можно наглядно убедиться в отношении самого автора к строкам, которые его не устраивали.
А любовь к своей родине он выражает другими словами, идущими из сердца:
Моя Республика, любимая страна,
Раскинутая у закатов,
Всего себя тебе отдам сполна,
Всего себя, ни капельки не спрятав.
К 100-летию П.Васильева в журнале «Нива» была опубликована статья Н.Г.Шафера «Максим Горький и Павел Васильев. (К проблеме контекста в литературе и жизни)».
Надо сказать, нелицеприятная статья по отношению к поэту в юбилейный год. Можно было бы промолчать, узнав об истоках материалов, которые использовал автор. Но в газете «Наша жизнь» появилась статейка с названием «Скандал вековой давности», в которой пишется: «Известный павлодарский филолог и критик, музыковед и композитор, публицист и коллекционер Наум Шафер, репрессированный в советские времена за хранение якобы антисоветской литературы, несмотря на свои почти восемь десятков, вступил в борьбу с современными литераторами за честное имя Максима Горького». Здесь лучше было бы сказать: с васильеведами, в статье Шафера это звучит именно так. Позже в республиканской газете «Время» вышла информация этого же автора, в которой была допущена двойная фальсификация, о которой будет сказано ниже. 
Молчать нельзя, ибо имя П.Васильева, как в суровые 30-е, опять   обрастает домыслами. У Павла Васильева и своих «подвигов» было достаточно, зачем приписывать новые, даже, наверное, лучше сказать, вновь повторять старые слухи, уже опровергнутые.
14 июня 1934 года в «Правде» и других центральных газетах была опубликована статья Горького «Литературные забавы». Процитируем её в части, касающейся Павла Васильева:
«Жалуются, что поэт Павел Васильев хулиганит хуже, чем хулиганил Сергей Есенин. Но в то время, как одни порицают хулигана, – другие восхищаются его даровитостью, «широтой натуры», его «кондовой мужицкой силищей» и т.д. Но порицающие ничего не делают для того, чтобы обеззаразить свою среду от присутствия в ней хулигана, хотя ясно, что, если он действительно является заразным началом, его следует как-то изолировать. А те, которые восхищаются талантом П.Васильева, не делают никаких попыток, чтоб перевоспитать его. Вывод отсюда ясен: и те и другие одинаково социально пассивны, и те и другие по существу своему равнодушно «взирают» на порчу литературных нравов, на отравление молодёжи хулиганством, хотя от хулиганства до фашизма расстояние «короче воробьиного носа». Наверно, не нужно комментировать эти строки. Для всех сейчас ясно, что это значило в 30-е годы.
Какую же роль сыграл в судьбе П. Васильева А. М. Горький?
Никто из васильеведов не умаляет роли Алексея Максимовича в развитии советской литературы Казахстана. Речь идет о том, что не разобравшись, не проверив факты, он позволил себе озвучить анонимку, письмо без подписи, после которой жизнь П. Васильева, и без того несладкая, стала совсем невыносимой. Человек, взявший на себя обязанность решать судьбы литераторов, должен был быть предусмотрительней. Он, как никто, видел атмосферу среди литераторов, противостояние отдельных литературных течений, знал, какие могут быть последствия. И, не случайно, он сам в ответном письме П. Васильеву пишет: «… Как только дружески скажешь о ком-либо неласковое или резкое слово, тотчас же на этого человека со всех сторон начинают орать люди, которые ничем не лучше его, а часто – хуже!»
Так получилось и с П.Васильевым: порицающие его делали всё, чтобы «обеззаразить» свою среду от присутствия в ней хулигана, изолировать его любыми методами.
Н. Г. Шафер в своей статье обвиняет васильеведов в том, что они выдернули из текста Горького фразу: «дорога от хулиганства до фашизма короче воробьиного носа» и приписали ее непосредственно Павлу Васильеву. Да не васильеведы это выдернули, а враги П.Васильева. Ведь в газетах, после публикации статьи Горького, всё это относилось именно к П.Васильеву. Это так и было представлено в печати, начиная с 1934 года. Об этом знали те, кто жил и работал в те годы, кто на себе испытал гнев властей, репрессии, долгие годы лишения свободы. В их числе И. М. Гронский, С. Поделков,  Е. А. Вялова, Г. Санников, все те, кто и стал позже первыми васильеведами. Об этом знал и Горький, ведь всё это было при его участии.
За давностью лет мы не можем знать, что чувствовал каждый из литераторов, в том числе и А.М.Горький, какие цели преследовались, если не имеем документальных подтверждений. Не зря говорят: «Человек - это загадка».
Борис Пастернак, встретив П. Васильева в доме Герцена, после выхода «Литературных забав» пожал ему руку и сказал демонстративно громко: «Здравствуй, враг Отечества» и, смеясь, прошёл дальше. Затем он сказал по поводу статьи Горького следующее: «Чувствуется, что в Горьком какая-то озлобленность против всех. Он не понимает, или делает вид, что не понимает того значения, которое имеет каждое слово, того резонанса, который раздаётся вслед за тем или иным выступлением. Горьковские нюансы превращаются в грохот грузовика.
Что касается Павла Васильева, то на нём горьковская статья никак не отразится. Его будут также печатать и также принимать в публике». Ошибся Б. Пастернак. Не смог оценить напряжённую, можно сказать, трагическую обстановку в литературе в то время.
Есть ещё один факт, подтверждающий, что А. М. Горький сам пожалел об обсуждении П. Васильева в печати.
В своей книге «Из прошлого» И. М. Гронский вспоминает как после выхода статьи «Литературные забавы» они с А. Толстым были в гостях у Горького. Алексей Максимович спросил, сердится ли на него Гронский из-за П. Васильева. Иван Михайлович стал высказывать свое мнение о статье, назревала ссора. И тогда А. Толстой, чтобы сгладить конфликт, предложил Горькому послушать стихи и тут же стал читать. Стихи понравились, и Горький неоднократно спрашивал Толстого, чьи они. И тогда Толстой ответил: «Это стихи П. Васильева, которого вы обругали». Алексей Максимович не поверил, и ему показали журналы. Убедившись, налил себе виски: «Неловко получилось, очень неловко». Горький даже похвалил П. Васильева за меткую эпиграмму, которую прочитал ему И. М. Гронский: 
Пью за здравие Трехгорки.
Эй, жена, завесь-ка шторки,
Нас увидят, может быть.
Алексей Максимыч Горький
Приказали дома пить.
«…Ведь вот одно слово – «приказали», всего-навсего одно слово! И одним словом он меня отшлепал! Не придерёшься! Приказали! Ведь так говорили о своих господах. «Барин приказали!».
Что касается письма партийца, которое процитировал Горький в своей статье «О литературных забавах», то Евгений Долматовский в своих воспоминаниях счёл возможным отдельно указать на него: «Признаться, без особого труда разгадал, кто автор письма. Это был вовсе не партиец, а окололитературный переросток, всеобщий ненавистник и завистник, а сообщение его было адресовано вовсе не одному из литераторов, а в иное, весьма серьёзное учреждение».
Сергей Куняев пишет: «Из этого учреждения, надо понимать, донос поступил в редакцию газеты «Правда», где лег на стол главному редактору Льву Мехлису. Тот не только представил его Горькому, но и сообщил дополнительные компрометирующие сведения о том же Васильеве, а также о Михаиле Пришвине и Андрее Платонове. Горький незамедлительно написал ответ: «За информацию о трех писателях очень благодарен Вам, Лев Захарович. Пришвин, старый и верный ученик Иванова-Разумника, конечно, неизлечим, но всё же он – сравнительно с прошлым - продвинулся вперёд и налево…
А. Платонов – даровитый человек, испорчен влиянием Пильняка и сотрудничеством с ним.
П. Васильева я не знаю, стихи его читаю с трудом. Истоки его поэзии – неонародническое настроение – или: течение – созданное Клычковым и Клюевым – Есениным, оно становится всё заметней, кое у кого уже принимает русофильскую окраску и – в конце концов – ведёт к фашизму». Это было ещё до опубликования статьи М. Горького «О литературных забавах. Здесь, рядом с именем П. Васильева, названы имена Клюева, Клычкова, Есенина. Так у кого же из них творчество приняло русофильскую окраску, что ведёт к фашизму? Вот это слово… написано оно Горьким применительно к русским литераторам, среди которых назван Павел Васильев. Как умело Мехлис использовал влияние Горького, чтобы выступить против неугодных литераторов. Письмо Алексея Максимовича Мехлису хранится в архиве Горького.
Большую часть статьи Н. Г. Шафер посвятил цитированию строк из письма доноса, который озвучил М. Горький.
«…А вот – Васильев Павел, он бьёт свою жену, пьянствует. Многое мной в отношении к нему проверяется, хотя облик его и ясен. Я попробовал поговорить с ним по поводу его отношений к жене.
– Она меня любит, а я её разлюбил… Удивляются все – она ведь хорошенькая… А вот я её разлюбил…»
«Вот такого Горький никогда и никому не прощал» – пишет Н.Г.Шафер.
Наум Григорьевич даже предположил, что Горький зачитал письмо партийца потому, что его потряс эпизод, описанный выше.
На этом основании можно сделать вывод, что, автор, отведя личности Павла Васильева большую часть письма вначале, охарактеризовав уже после поэта Смелякова, снова пишет: «А вот – Васильев Павел», т.е. опять возвращается к личности П. Васильева, здесь чувствуется какая-то неувязка…
Вот как звучат эти слова в первоисточниках, в газетах «Правда» и «Известия» от 14.06.1934 г., так как и написал их А. М. Горький:
«А вот – Васильев Сергей, он бьёт жену, пьянствует…», а остальное - по тексту. Сразу всё встаёт на свои места… Здесь «партиец» продолжает раскрывать внутренний мир других литераторов. Дальше идут Ойслендер, Панченко Альтшуллер и т.д.
В статье Н. Г. Шафера фигурирует его собственное предположение: 
«…Васильев бьёт свою жену Галину Анучину, родившую ему замечательную дочь Наташу…»
Этого никогда не было, и быть не могло. По известным васильеведам документам и воспоминаниям Г. Анучиной и В. Н. Васильева, Галина Анучина уехала из Москвы в Омск, к родителям поэта, 
в 1932 г. и с этого времени они почти не виделись. Были только письма.
Встреча с Павлом состоялась только в 1934 г., когда он уже с Еленой Вяловой приезжал в Омск из Москвы.
Эти факты подтверждаются и письмами П. Васильева к Галине Анучиной за эти годы, копии которых хранятся в архиве Дома-музея П. Васильева.
Нужно отметить, что Наталья Павловна была ошеломлена очередным наветом на её отца, т.к. хронологию жизни, как и само творчество поэта, она знает досконально, как знает и о том, что в 30-ти томник Горького была введена фальсификация.
Вот что пишет по этому поводу Е. А. Вялова: «…В середине пятидесятых годов, когда готовился к печати сборник стихов моего мужа, мне довелось провести много часов в различных библиотеках и архивах…
Какого же было моё удивление, когда я взяла в руки двадцать седьмой том собрания сочинений А. М. Горького, где были напечатаны «Литературные забавы», и увидела там следующее: 
В абзаце, где Горький рассказывает о бесчинствах поэта Сергея Васильева, имя «Сергей» заменено на «Павел». Так что моему мужу в «Новом варианте» статьи досталось за двоих.
Том Горького, о котором идёт речь, вышел в свет в 1953 году, когда Павла Васильева давно уже не было в живых, а Васильев Сергей был цел, невредим и продолжал писать. Такая серьёзная опечатка вряд ли могла вкрасться в солидное издание, каким является собрание сочинений 
А. М. Горького. Но если это не опечатка, то что?..»
Н. Г. Шафер пишет: «… а публикации в «Правде» и «Известиях» приравнивались к правительственной оценке всего того, о чём там шла речь. Дело было очень серьёзное».
Действительно, фальсификация в центральных газетах строго наказывалась, можно было лишиться не только должности, но и головы.
Даже недруг П. Васильева Мехлис, будучи редактором газеты «Правда», сфабриковавший подписи 20-ти литераторов, что документально подтверждено, не осмелился в газете «Правда» заменить имя Сергея Васильева на Павла в «Литературных забавах» Горького, и весь текст статьи здесь публикуется, как в оригинале. Это ещё раз доказывает, что имя П. Васильева в вопросе «бил жену» Горьким не было произнесено. Горький в это время был жив, и, я думаю, не допустил бы фальсификации. Да и сам Павел не оставил бы без внимания ещё один поклёп. Он был ещё на воле. 
А сейчас, по истечении более 70-ти лет, читатели газеты «Время» узнают о факте избиения Павлом Васильевым не только жены, но и матери. Так рождаются легенды…
Н. Г. Шафер в своей статье опирается на факты, изложенные как раз-то в 27-м томе академического издания Максима Горького. Человек глубоко порядочный, он предполагает, как Горький мог отнестись к такому поведению Павла Васильева в семье. Но вот тут-то и закавыка… Оказывается, даже в академических изданиях могут быть допущены ошибки, ведь их составляют люди, которые могут заблуждаться, а могут пойти на подлог ради корыстных целей.
Васильеведы оперируют в основном первоисточниками, оригиналами. Их суждения о роли Горького в судьбе Павла Васильева подтверждаются обширными документами, воспоминаниями современников. В архиве  А. М. Горького хранятся письма П. Васильева. Первое письмо было написано Павлом по настоянию И. М. Гронского, который сам говорит об этом в своих воспоминаниях.
«Получив это письмо, Горький, видимо, понял, какую оплошность он совершил, давая столь резкую публичную оценку Васильеву. Нравы писательской братии были ему хорошо известны. Не раз предостерегал он писателей от слишком небрежного отношения друг к другу. И Горький решил выступить с открытым ответом Васильеву, которым намеревался остановить оголтелых критиков поэта. Однако его письмо Горький, вероятно, счёл недостаточно самообличающим и попросил переписать заново.
Васильев пошёл на уступки и написал то, что от него требовали. В конце письма он, правда, всё же попытался как-то протестовать против травли и несправедливых обвинений. Однако Горький, редактировавший письмо, отсёк этот конец, оставив одно безоговорочное признание вины и обещание исправиться. В таком усечённом виде оно появилось впервые 12 июля 1934 г. в «Литературной газете» и затем неоднократно воспроизводилось в критической литературе.
Вместе с этим письмом был напечатан и ответ Горького:
«Я не стал бы отвечать Вам, Павел Васильев, если б не думал, что Вы писали искренно и уверенно в Вашей силе воли. Если этой воли хватит Вам для того, чтоб Вы серьёзно отнеслись к недюжинному дарованию Вашему, которое – как подросток – требует внимательного воспитания, если это сбудется, тогда Вы, наверное, войдёте в советскую литературу как большой и своеобразный поэт.
О поведении Вашем говорили так громко, писали мне так часто, что я должен был упомянуть о Вас – в числе прочих, как Вы знаете. Мой долг старого литератора, всецело преданного великому делу пролетариата, – охранять литературу Советов от засорения фокусниками слова, хулиганами, халтурщиками и вообще паразитами. Это – не очень лёгкая и очень неприятная работа».
Васильев воспринял это выступление Горького в печати очень оптимистично и, окрылённый его дружеским тоном, начал посылать рукописи своих стихов в редактируемый Горьким новый журнал «Колхозник». В письме от 25 октября 1934 г. заведующий литературным отделом журнала В. Зазубрин информировал Горького о материалах очередного номера: «Шлю – Васильева, Семёновского Д. и Ф. Дудорова… Павел Васильев – человек Вам известный, и Вы понимаете, конечно, что печатание его в нашем журнале может вызвать злобные шепотки со стороны некоторых литературных группочек. Я лично пренебрегаю всем этим, поэтому и посылаю Вам Васильева… Я вычеркнул красным карандашом те места из поэмы, которые послужили материалом для обвинения в симпатиях автора к кулацкому укладу жизни… Вообще же автору лучше удаются казаки, а не красноармейцы». В ответном письме от 3 ноября 1934 г. Горький одобрил публикацию стихов Семёновского и переводов Дудорова, а о поэме Васильева «Песня о гибели казачьего войска», посланной ему Зазубриным, высказался кратко и безапелляционно: «Васильева – не надо…»
Кроме «Песни о гибели…» в архиве А. М. Горького хранятся рукописи ещё двух произведений Васильева: поэмы «Кулаки» и стихотворения «Обоз». Написанное с присущей Васильеву большой экспрессивной силой, яркой выразительностью в передаче драматизма происходящих в деревне событий, связанных с коллективизацией, массовым раскулачиванием и выселением крестьянства «к северу, к концу России», стихотворение «Обоз» представляло несомненную поэтическую ценность.
Снегиревая заря, мёрзлая божья рябина,
Кровь на льду, раскрасневшийся край земли…
Под синим широким небом через равнину
Обозы шли.
«Обоз» был послан на отзыв Горькому. Как же оценил писатель это стихотворение? Многочисленные пометы буквально испещрили текст. Писатель подчеркнул не понравившиеся ему определения «закурчавившихся… коней» и «ведьм небывалых», сравнение «глаза, что гири», словно «накопители». Над строкой «…Им махали ручищами мельниц, крича…» написал «кто?», хотя очевидно, что деревни. Подчеркнул строку «…Высокие, как праздничные дуги…», поставил рядом вопросительный знак, а сверху написал: «Что это значит?» и т.д. Результатом столь внимательного, даже придирчивого чтения была решительная резолюция, вынесенная Горьким тут же, на первой странице рукописи: «Это – на мой взгляд – плохо. А. П.».
Отрицательное отношение к стихам Васильева, нежелание печатать их в «Колхознике» свидетельствуют о том, что у Горького к тому времени сложилось сильное предубеждение против поэта. Пожалуй, Васильев был самым ярким продолжателем есенинских традиций в советской поэзии. Для его поэзии были характерны «удесятерённая сила жизни», могучая энергия и жизнелюбие, острое ощущение социальных конфликтов, тяга к народнопесенному творчеству, страстная эмоциональность стиля и яркая контрастность образов. Все эти черты, очень близкие и творчеству Горького, казалось бы, должны были покорить писателя, как покорила его в своё время муза Есенина, поэта «изумительного» и «великого». Но если в 20-е годы Горький ещё мог понять и простить тоску Есенина, его запои и его «хулиганство», то через десять лет за «пьяными дебошами» Васильева он не разглядел ни стихийности и широты его страстной души, ни повышенной внутренней ранимости, скрываемой под внешней грубостью и буйством.
Грозные тучи общественного и литературного осуждения продолжали неумолимо сгущаться над головой опального поэта. 10 января 1935 г. Васильев был исключён из Союза писателей, а это автоматически повлекло за собой негласный запрет на публикацию его произведений.
«Решительные меры» по требованию писателей были приняты. Против Васильева было возбуждено дело. 15 июля 1935 г. он был осуждён «за бесчисленные хулиганства и пьяные дебоши» на полтора года лишения свободы и отправлен в исправительно-трудовую колонию. Здесь, томимый неволей и тяжким тюремным трудом, поэт решил искать защиты и помощи у человека, ставшего вольно или невольно причиной его несчастий. В письме из колонии от 23 сентября 1935 г. Васильев хотя и очень осторожно, всё же напомнил Горькому о той роли, какую писатель сыграл в его судьбе, роли того рокового выстрела, который вызвал снежную лавину заушательской критики, поношения и доносов:
«Глубокоуважаемый Алексей Максимович!
В Ваших глазах я вероятно похож сейчас на того скверного мальчика, который кричит «не буду, дядя» когда его секут, но немедленно возобновляет свои пакости по окончании экзекуции.
Аморальный, хулиганский, отвратительный, фашистский – вот эпитеты, которыми хлестали меня безостановочно по глазам и скулам в нашей печати.
Я весь оброс этими словами и сам себе кажусь сейчас какой-то помесью Махно с канарейкой.
Ваше чудесное и доброе письмо, Ваша неожиданная помощь, так осчастливившие меня в своё время – теперь превратились в грозное орудие против меня, заслонили мне дорогу назад и зажгли во мне мучительный стыд.
Мне понятно теперь, как опасна бывает иногда помощь великанов!
После Вашего письма, садясь за работу, я думал: «Вот возьму и напишу такое, чтобы все ахнули, и меня похвалит Горький!
Я гордец и я честолюбив, Алексей Максимович, – и ложась спать, я говорил жене:  – Вот погоди, закончу задуманное – Горькому понравится…
Я сработал поэму «Кулаки» прочёл её знакомым, перечёл её сам и убедился, что она «не то». И почувствовал апатию к ней. Озлобился. Выпил несколько раз. Из-за ерунды поскандалил с Эфросом. Этот по существу ничтожный и ограничившейся обоюдной руганью случай не привлёк бы ничьего внимания, если б за несколько месяцев назад Вы своим письмом вы вытащили меня на «самый свет».
Получилось плохо. Меня исключили из Союза писателей (не выполнил обещаний), фактически запретили мне печататься где-либо, оставили меня буквально без копейки.
Я метался из стороны в сторону, как совёнок днём, искал хоть какой-нибудь поддержки, куска хлеба, наконец, для себя и семьи.
Но в глубине моей души тлела надежда всё-таки подняться, непримиримый огонёк – единственное, что я ценю в себе. И снова сел работать. В это время я начал и довёл до половины лирическую поэму «Христолюбовские ситцы».
Семь месяцев сиднем сидел дома. Выпивать же стал под конец главным образом (не преувеличиваю!) потому, что «друзья» вместе с водкой приносили и закуску.
Мне трудно Вас уверить, но историю с Алтаузеном расписали в «Правде» страшно преувеличенно. Просто видно решили положить конец и т.д.
Вот уже три месяца, как я в Испр. Труд. Колонии при строительстве завода «Большая Электросталь»…
Я не хныкаю, Алексей Максимович, но зверская здешняя работа и грязь ест меня заживо, а главное, самое главное лишает меня возможности заниматься любимым – литературой.
Мне нечего трусить и лгать и нечего терять – проверял себя сейчас на бетонных плитах, вижу что, не смотря ни на что, люблю свою страну, люблю своё творчество и наперекор всему – уцелею.
Но как не хватает воздуха свободы! Зачем мне так крутят руки?
Я хотел бы сейчас работать где-нибудь на окраинах Союза. Может ли быть заменена тюрьма высылкой, в какие угодно края, на какой угодно срок?
Я имею наглость писать эти строки только потому, что знаю огромные запасы любви к человеку, в вашем сердце.
Ну вот и всё… Если не изменится ничего в теперешнем бытие моём – всё равно не пропаду, сожму зубы, перемучусь и дождусь срока.
Весь Ваш
Павел Васильев
23 сентября 1935 г.
ИТК Электросталь»

В те годы Горький был окружён плотной стеной «идеологической» охраны, не допускавшей к писателю многочисленных просителей и жалобщиков, а его секретарь П. П. Крючков, связанный с НКВД, тщательно цензуровал всю его обширную переписку. Однако на этот раз по какой-то счастливой случайности письмо Васильева из колонии дошло до адресата. Пометы на письме, сделанные, видимо, Горьким, позволяют предположить, что оно было прочитано с большим вниманием и даже волнением. Красным карандашом подчёркнуты слова, свидетельствующие о тяжёлых условиях труда в заключении («восьмипудовые бетонные плахи», «зверская здешняя работа») и подавленном состоянии поэта («Но как не хватает воздуха свободы! Зачем мне так крутят руки?»).
Принял ли Горький участие в судьбе заключённого Васильева? Помог ли вырваться на свободу? Документальными сведениями об этом мы не располагаем» – пишет Н. Примочкина в книге «Писатель и власть».
Нет, Горький не помог Павлу Васильеву. В его освобождении приняли участие И. М. Гронский и В. М. Молотов.
Как вспоминает Е. Вялова, жена поэта, врагов Павел Васильев наживал себе с поразительной лёгкостью, талантом своим, неуёмным своим характером. Он не умел подстраиваться, лавировать, идти на компромисс. Он по-своему отстаивал своё право, свою правду и справедливость, «лез на рожон», по-своему выражал протест против той среды, в которой он оказался. В Новосибирске противостоял рапповцам, Родову и Курсу, в Москве с первых дней его творческого взлёта обрёл массу скрытых и явных врагов и завистников. Его неблаговидные «подвиги» помогали им клеймить и преследовать его. Особенно ярыми его «поклонниками» были Джек Алтаузен, Михаил Голодный (Эпштейн), А. Безыменский, Л. Мехлис, А. Сурков. Одни навешивали на него ярлыки кулацкого поэта, врага советской власти, другие строчили доносы, и не только в Союз писателей. Все они будто бы ждали очередного срыва П. Васильева. Всегда были настороже.
В 1933-м году М. Голодный опубликовал в «Красной нови» стихотворение «Поэт Семиречья», в котором видна открытая угроза  П. Васильеву:
…Ой, поздно, не вовремя
Пташка запела!
Что мы порешили – не перерешить.
Смотри, как бы кошка
Тебя не съела,
Смотри, как бы мне тебя не придавить…

Не оставался в стороне от этой своры и А.Безыменский, который по его же собственным словам, с гордостью называл себя литературным чекистом.
Вспоминается рассказ Натальи Павловны Васильевой на I Всесоюзных васильевских чтениях о встрече с А. Безыменским на юге, в Доме отдыха. Тогда она не могла понять, кто этот человек и почему он так на неё смотрит. И только когда узнала, что это А. Безыменский, догадалась: «Как же нужно было ненавидеть моего отца, чтобы даже на меня, его дочь, смотреть с такой ненавистью».
В. Антипина в книге «Повседневная жизнь советских писателей» (1930-1950) пишет: «Заметим, что и у «избитого» поэта Джека Алтаузена характер был взрывной. Скажем, в конце 20-х он уже позволял себе большие вольности в поведении, о чём свидетельствует письмо к нему Ф. Акульшина:
«…Я на тебя был сердит, что ты обозвал меня нехорошим словом в присутствии целой орды писателей… Постарайся выкинуть из своего лексикона такие слова, как «сволочь», «хам» и т. п. грубости. Неужели тебе приятно слушать такие слова в произношении других?» 
Был у Павла Васильева конфликт и с его однофамильцем Сергеем Васильевым. По воспоминаниям Е. Вяловой и С. Поделкова, в начале 30-х годов совсем ещё юный Сергей Васильев подрабатывал, читая свои стихи в кинотеатре «Художественный», перед началом сеанса. Публика наивно полагала, что перед ней – автор нашумевшего «Соляного бунта» – Павел Васильев, который считал чтение стихов по кинотеатрам, чуть ли не позорным занятием для уважающего себя поэта, такие «перепутывания» приводили Павла в бешенство. Кроме того, публикуя ещё слабые свои стихи, Сергей Васильев подписывался одной фамилией, поэтому Павлу неоднократно приходилось доказывать, что это не его стихи.
Во время одной из встреч Павел предложил Сергею «быстренько» взять псевдоним, назваться хотя бы «Курганом» по названию города, откуда приехал. Так Павел нажил себе ещё одного недоброжелателя, проступки которого пятном легли на имя уже расстрелянного поэта, в 1953 году, войдя в 30-ти томник М. Горького.
На арену выходит Л. З. Мехлис, в то время редактор газеты «Правда». Общеизвестно его выдающееся усердие в поисках «врагов».
Чтобы разобраться с П. Васильевым, они фабрикуют письмо Горькому, так называемое «Письмо 20-ти». А. Безыменский, по воспоминаниям литераторов, обеспечивает доставку подписантов. В газете «Правда» № 141 от 24 мая 1935 года оно и было опубликовано, проставлены фамилии двадцати литераторов. 
«…Перечисленные факты заставляют нас во весь рост поставить перед советской писательской общественностью вопрос о том, что пора принять эффективные меры к искоренению фашистской «васильевщины» в нашей литературной жизни.
Мы считаем, что достигнуть этого можно только путём решительных мер, направленных против самого Васильева, показав тем самым, что в условиях советской действительности оголтелое хулиганство фашистского пошиба ни для кого не сойдёт безнаказанным.
А. Прокофьев, Н. Асеев, В. Луговской, А. Сурков, 
В. Инбер, Б. Корнилов, Б. Иллеш, М. Голодный, 
Д. Алтаузен, К. Зелинский, Н. Браун, С. Кирсанов, 
Б. Агапов, А. Гидаш, В. Саянов, А. Решетов, 
И. Уткин, А. Безыменский, В. Гусев, А. Жаров».
И вновь П. Васильева называют фашистом.
В архиве А. Безыменского нами был обнаружен оригинал этого письма. Фактически на нём только семь подписей. И, наверное, не случайно уже позже Павел Васильев пишет тёплые письма Н. Асееву, передаёт привет С. Кирсанову, чьи имена значатся под этим письмом. Видимо, Павел знал, как фабриковалось это письмо, а Н. Асеев ходатайствует о реабилитации П. Васильева.
Ни для кого из литераторов того времени драка между Джеком Алтаузеном и П. Васильевым не стала новостью, т.к. этот инцидент стал известен в тот же день. Джека Алтаузена и его компанию не устраивало затишье в жизни П. Васильева. Им нужен был очередной скандал, чтобы обвинить поэта в том, что он не оправдал надежды Горького.
Джек Алтаузен пригласил Павла Васильева к себе в Дом писателей, хотя друзьями они никогда не были. Зная характер Павла и его отношение к Наталье Кончаловской, он оскорбил нецензурным словом женщину, которую Павел боготворил. Васильев не сдержался. Завязалась драка на бытовой почве. И здесь уже нельзя исключить поток бранных слов со стороны Васильева, но, уверена, и Джек Алтаузен выражался далеко не литературными словами. Но муссировались только выражения П. Васильева.
Этот инцидент был специально, мастерски организован, носил провокационный характер, как вспоминают современники П. Васильева. Случай был не столь серьёзным, т.к. Павел долгое время оставался на свободе. И только 15 июля 1935 г. состоялся суд, о котором уже 16 июля информирует газета «Правда». Суд приговорил П. Васильева к полутора годам лишения свободы.
Угрозы М. Голодного начинали сбываться:
«Смотри, как бы кошка
Тебя не съела…»
Особенно заметно прослеживается отношение литераторов к                             П. Васильеву, когда взялись за тех, кто в своё время поддерживал и опекал поэта.
В 1938 г., уже после гибели поэта, Е. Усиевич припомнили её симпатии П. Васильеву. Было сфабриковано письмо уже против неё самой. 
В январе 1938 г. «Литературная газета» опубликовала решение парткома ССП, где третьим пунктом стоит:
«Поставить вопрос о непартийном поведении т. Алтаузена.
Редакция расшифровывает претензии к Джеку Алтаузену:                    «… Некоторые поэты, «обиженные» Усиевич, использовали все средства для дискредитации её как члена партии. Были пущены в ход клевета, грубые сплетни, необоснованные и недоказательные обвинения. Спешно собирались и организовывались заявления у людей, явно не внушающих политического доверия. Джек Алтаузен дошел до того, что позволил себе на всех публичных выступлениях называть Усиевич сообщницей Бухарина без всяких на то оснований… Клеветники должны быть привлечены к суровой партийной ответственности».
Джеку Алтаузену было не впервой заниматься подлогом. А имя П. Васильева вызывало, видимо, в нём такую ненависть, что он не жалел даже тех, кто позже отрёкся от погибшего в сталинских застенках поэта.
В архиве Джека Алтаузена имеется письмо М.Голодного:
«Милый Джек!
Очень обрадовался твоему письму. За час до этого я послал тебе открытое письмо… Заметку в «Правде», конечно, читал, но не хотел лишний раз напоминать о ней, знал твою чувствительность и нервность… Читал я и о литературных и партийных делах. Рад бесконечно, что раз и навсегда покончено со всеми врагами партии, хотя знаю, что ещё придётся не одну маску сорвать с лица их последышей, а главным образом с лица либеральствующей сволочи в литературе. Читал я заметки М. Розенталя. Он уже говорит о том, что политика и литература – одно целое и нельзя отрывать одно от другого. Давно ли он в компании с Е.Усиевич, прикрываясь абстрактной эстетикой, дрался против этого…
Видно, много ещё нам придётся работать на благо партии, чтобы разоблачить их «любовь» к народной поэзии!..».
Конечно, народная поэзия их просто бесила.
Письмо без даты. В архиве - 4 письма, одно из них - Мехлису.
И как можно после этого защищать и обелять подлость, низкие поступки  в отношении П. Васильева «пострадавшего» Джека Алтаузена?!
Ещё резче высказался А. Сурков «… И сколь пламенны были её восхваления стихов П. Васильева (среди которых не было ни одного некулацкого) столь же пресно и вяло было отмежевание Усиевич от этого ублюдка, после разоблачения по нашей общественности сначала как фашиствующего хулигана, а потом как открытого врага народа».
Таких, далеко не литературных эпитетов, П. Васильев достаточно наслушался из уст собратьев по перу при жизни. Не случайно в своём дневнике он запишет: «Я погибаю совершенно напрасно»,     «Ведь меня никто не любит».
А среди литераторов, и после создания ССП, по-прежнему царили зависть, доносы, пьянство, разврат. Ярко об этом говорят документы разбирательств в архивах СП, и не только молодых литераторов. Пили многие. Но одни, как С. Васильев, Джек Алтаузен отделывались штрафами и порицаниями, даже после нескольких разбирательств, некоторых исключали из Союза писателей, но через время восстанавливали. Особенно яркий пример этому – С. Алымов. Многим всё сходило с рук, но Павлу Васильеву ничего не прощалось.
Сергей Поделков пишет: «Правда, он не был ангелом, но если клевещут и травят, разве можно быть им».
Начиная с 90-х годов, когда стали доступны многие архивные документы, дневниковые записи, письма литераторов, о Горьком написано очень много.
Всё чаще исследователями приводились выдержки из дневниковых записей Мартемьяна Рютина тех лет, опубликованные в «Литературной газете» за 13 июня 1990 г., отбывавшего в то время одиночное заключение и уничтоженного сталинским режимом.
«Прочёл на днях статью Горького «Литературные забавы». Тягостное впечатление! Поистине нет для таланта большей трагедии, как пережить физически самого себя…».
Альфред Барков в своей книге «Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: Альтернативное прочтение» пишет: «Можно с оговоркой воспринять частное мнение Бунина, или Блока, или Мережковского, или Гиппиус, или Чуковского… Но когда все эти люди, знавшие Горького не по архивным бумажкам, дают одинаковую, пусть даже неожиданно удручающую характеристику, их мнению нельзя не верить».
Достаточно и других высказываний, документов, воспоминаний и дневниковых записей: М. Пришвина, И. Гронского, Б. Пастернака,                          М. Булгакова, В. Ходасевича, В. Вересаева, Д. Лихачёва, все они не в пользу деятельности М. Горького в последние годы жизни.
Что послужило таким разительным переменам во взглядах и поступках Горького, в его отношении к литераторам в последние годы жизни? Это - задача исследователей. Мы можем судить только по документам и воспоминаниям тех, кто в то время все эти перемены видел своими глазами, испытал их на себе. Изучением его творчества, значимости его личности, роли в развитии литературы занимаются учёные-горьковеды и непосредственно отдел М. Горького в ИМЛИ. Но даже и они не могут не признать: «Далеко не всегда Горький оказывался правым в творческих и идейных спорах с тем или иным писателем, особенно в последнее годы жизни. Так случилось и с Павлом Васильевым, против которого он выступил в 1934 г. со статьёй «Литературные забавы», сыгравшей в судьбе поэта довольно мрачную роль» – пишет исследователь жизни и творчества  М. Горького Н. Примочкина. 
«Трудна и сложна была жизнь большого и мужественного писателя, каким был Горький. В его деятельности были срывы, ошибки и неудачи» - утверждает К. Д. Муратова, автор книги «Максим Горький в борьбе за развитие советской литературы».
Писать о трагической судьбе П. Васильева и не коснуться статьи   М. Горького «О литературных забавах» просто невозможно. Это исторический факт в истории советской литературы. 
Васильеведы не претендуют на право давать оценку значимости Горького в мировых масштабах. Они опираются на документы, которые касаются непосредственно П. Васильева и его литературного окружения, в том числе и на материалы из архива М. Горького. Личности такого масштаба ошибки и просчеты тем более не прощались.   Эти годы были трагичны для всех литераторов, в том числе и для А. М. Горького. Немало нашлось и таких, которые умели угождать любой власти, всегда быть на плаву, перестраивались в одно мгновение. Сегодня воспевали тех, кого ещё вчера считали врагами. Павел Васильев – не из их числа!
Что касается претензий Наума Григорьевича к С.П. Шевченко, то, наверное, было бы корректнее полемизировать с ним по поводу его книги тогда, когда он был жив и мог ответить. Времени после выхода книги было достаточно. Единственное можно сказать, что в отличие от Н.Г.Шафера, Сергей Павлович имел в арсенале все имеющиеся воспоминания, документы, известные и собранные васильеведами. Он следил за публикациями в печати 90-х годов о Горьком, встречался с его современниками-литераторами. Владея всей этой информацией, испытав на себе тяготы сына «врага народа», наверное, он имел право сделать такие выводы, хотя форма изложения, думается, могла быть несколько мягче.
Обращаясь же ко всем, кто пишет о Павле Васильеве, хотелось бы попросить их помещать в печати только выверенные материалы.  
В Павлодаре есть Дом-музей поэта, где сформирован его архив, составлена хронология его жизни и творчества. Мы будем рады, если все, кто сомневается, или не имеет достоверных сведений, обратится к нам.
Мы сейчас имеем наиболее полный сборник его произведений, там опубликованы и те, из-за которых Павла Васильева критиковали, навешивали ярлыки, которые уничтожались и не печатались. Каждый может сам прочесть его стихи, поэмы, прозу, письма и познакомиться с документальными материалами, публикациями тех лет и сделать для себя выводы, составить собственное мнение о творчестве поэта, в том числе и о роли А. М. Горького в судьбе П. Васильева.
И. М. Гронский в своих воспоминаниях написал: «В поэзии, в жизни поэтов, творческих личностей самым объективным и справедливым критиком является время».
Нам бы очень не хотелось, чтобы вновь возникали домыслы, наветы, необъективные мнения, порочащие память казахстанского поэта, которых уже было предостаточно. Павел Васильев заплатил за всё это своей жизнью.
Его поэзия выдержала испытание временем и продолжает жить.

Директор Дома-музея П. Васильева Кашина Л. С.
Кандидат филологических наук Поминов П. Д.

Ссылка опубликована в газете «Новое время» № 19 от 13 мая 2010 г.